Два дня и вся жизнь.
Ранним осенним утром посёлок Стрелецкий на окраине Астрахани взбудоражила страшная новость о кровавом убийстве Марата Уразбаева, молодого и достаточно рослого крепкого парня, промышлявшего рыбной ловлей. С первыми лучами солнца его обезглавленное тело рыбаки нашли на берегу неподалеку от лодки Марата. Прибывшая следственная бригада вскоре обнаружила и голову, которую бросили на мелководье недалеко от суши. Хотя в этот раз назвать землю сушей было сложно. Ночью прошёл кратковременный, но мощный ливень, с ударами молний и раскатами грома, а теперь тут и там под утренними лучами солнца блестели лужи разного размера.
Новость о чудовищном преступлении быстро облетела весь посёлок, обрастая новыми подробностями, ужасными настолько, насколько хватало фантазии обывателей. Добралась она и до тёти Маши Серовой, рано постаревшей 55-летней худенькой женщины, когда та пришла на базар за молоком. Посокрушавшись вместе со всеми, она поспешила домой, позабыв про молоко. Накануне её сын Вовка вернулся из мест заключения после семилетней отсидки за убийство и разбой. Он хоть и был небольшого роста, но с детства отличался буйным нравом и готовностью в любой момент вступить в драку. В 16 лет получил первый условный срок за нанесение побоев. Через два года уже сел за разбойное нападение и убийство. Пока он сидел, отец умер из-за того, что внезапно оторвался тромб. Старший брат утонул во время ночной рыбалки.
После радостной встречи, объятий и слёз, сели с матерью ужинать. Вовка попросил налить водки. Мать сразу запротестовала, эта проклятая водка свела её мужа и старшего сына в могилу, а его самого привела в тюрьму. Тут как раз пришёл бывший закадычный друг Марик Уразбаев, который, пока Серов находился в колонии, успел отслужить в армии, жениться и развестись, похоронить родителей. Жил он один в небольшом деревянном доме, там никто не мог помешать друзьям вливать в себя водки столько, сколько их молодые организмы могут выдержать. Поэтому Володька ушёл с ним, не обращая внимания на протесты, просьбы и причитания матери. В какое время сын вернулся, мать не знала, так как спала в дальней комнате. Проснувшись, увидела спящего Вовку, от которого разило спиртным. Стала отмывать его испачканные в грязи кроссовки и обнаружила, кроме налипших к обуви кусков земли, какие-то бурые пятна. Прошла в комнату сына, обследовала брошенные на пол джинсы и увидела, что штанины внизу тоже перепачканы тёмно-красными следами. Рубашки с курткой не было. Обшарила всё в доме, но только под крыльцом нашла спрятанную там изорванную рубаху с такими же пятнами.
«Опять по пьянке подрался, чёрт, ничему его жизнь не учит!» – с горечью убедилась она в своих догадках.
Теперь, услышав про убийство Уразбаева, она тормошила сына, хватая его то за крепкие плечи, то за коротко остриженные тёмные волосы, то просто за торчавшие у него с детства уши:
— Вова, вставай! Да просыпайся же ты, наконец!
В ответ тот долго лишь мычал, отмахиваясь от матери. С трудом открыв в конце концов глаза, пробурчал охрипшим голосом:
— Мать, отстань! Дай выспаться на воле. Ты, как контролёр на зоне, будишь с утра пораньше, покоя от тебя нет.
— Ты что же натворил, сынок! Как ты мог убить Марата! Он ведь твоим другом был!
— Какой он к чёрту друг! Пару раз только передачки делал, я ему всё высказал вчера…
Тут Вовка осёкся, до него стал доходить смысл сказанного матерью.
— Мать, ты что, с дуба рухнула? Как это – «убить»?
Тётя Маша стала сбивчиво рассказывать обо всём, что услышала на базаре. Володька трезвел на глазах, пытался вспомнить события вчерашнего вечера и ночи, но память чётко выдавала только начало вечера, дальше всплывали лишь эпизоды, и то урывками, невпопад…
Они купили в магазинчике водку и закуску, пришли к Марату, стали выпивать. Водки не хватило, сходили за самогоном. Потом к ним приходили братья Солнцевы, Мишка с Пашкой. Пили вместе, братья упрекали Марика в том, что он ставит сети не на своём месте и не в своё время. Даже высказали подозрения, что Марат ворует чужой улов, порой даже вместе с сетями. Уразбаев после их ухода долго не мог успокоиться. Володька сказал ему, что если даже часть предъявленных обвинений – правда, то на зоне за это спросили бы очень строго. Это называется подлым крысятничеством. Марат вскипел:
— Ты сам кем жил в лагере? Шнырём! Какое ты имеешь право предъявлять мне, честному мужику?!
— Не шнырём, а завхозом! А это, как говорят в Одессе, — две большие разницы!
— Для меня, что шнырь, что завхоз – всё едино!
— Да кто ты такой, чтобы рассуждать об этом?! Я же за тебя там чалился, пока ты водку на воле хлестал и баб имел!
— Не за меня, а за себя! Да, мы вместе тогда дел натворили, но если бы попали вдвоём, то это другая статья и срок другой. Нам обоим по пятнашке могли впаять! А так ты семёру всего лишь получил.
— Всего лишь семёру?! Ты бы хоть год там побыл, сейчас бы по-другому запел! Петухом!
— Чего-о?!
Марат резко вскочил из-за стола и ударил Вовку в лицо. Тот упал вместе со стулом, но быстро вскочил и, ухватившись за ножку, треснул этим стулом Марика по голове. Бились они долго, пинали друг друга по очереди, вставали и снова катались вместе по полу. Устав, садились за стол и пили за мировую. Потом, кажется, опять дрались. Вовка помнил, как шёл домой под дождём и хлестал самогон прямо из бутылки. Затем, вроде бы, возвращался к Марату, и они опять пили. Или это было до этого? Очерёдность событий не восстанавливалась. Как и то, каким образом он оказался дома в собственной постели.
Но сейчас предаваться долгим воспоминаниям и размышлениям не было времени.
— Мать, собери в дорожную сумку документы мои, одежду, бельишко там, — Вовка говорил быстро, отрывисто, натягивая при этом джинсы, носки, выискивая рубашку. – Денег дай, сколько есть. Надо когти рвать, пока менты не заявились. В бега подамся. Куда, тебе лучше не знать, а то мусорам проболтаешься.
Спустя какой-то час после поспешного бегства Володи, к тёте Маше пришли оперативники. Та им заявила, что сын уехал, а куда – она не знает. Ей предъявили для опознания лёгкую спортивную курточку, которую обнаружили в доме Уразбаева, убитому она явно не подходила по размеру. Пришлось признаться, что это Володина куртка. Ещё тётя Маша добавила, что сын домой пришёл ночью, во сколько часов она не знает, но в это время шёл ливень.
Вовка же, пока ехал в город, перебирал в уме лагерных друзей, определяя, к кому можно податься на постой. Одного он не застал дома, другой отказал, ссылаясь на то, что сам с женой и маленькой дочерью живёт на птичьих правах у тёщи с тестем в их двухкомнатной хрущёвке. Третий не отвечал на звонки, а где он живёт, Вова не помнил. В итоге уже под вечер пришлось ехать к бывшему своему начальнику отряда, Семёнову Владимиру Ивановичу. Серов соврал ему по телефону, что мать выгнала из дома, он собирается ехать на заработки в столицу, родственник обещал прислать денег и приютить в Москве, но пока придёт денежный перевод, надо где-то перекантоваться. Семёнов назвал ему адрес малосемейного общежития, где жил после развода с женой.
За вечер и полночи они за разговорами уговорили три бутылки водки. Вовка жаловался, что никто его не понимает, никому он в этой жизни не нужен. На воле, оказывается, жить тяжело. В колонии ведь не надо было думать, что поесть, где поспать, во что одеться, чем заняться в свободное время, которого у завхоза практически не было. Иваныч рассказывал, что оставил, естественно, квартиру жене с дочками, сейчас снимает эту комнату, работает в ЧОПе, с пенсии и мизерной зарплаты платит алименты младшей дочери, а старшей, студентке университета, надо помогать оплачивать учёбу, да и на одежду и косметику ей уходит много денег. Сколько Серов помнил, отрядный был всегда худым, что на фоне его высокого роста особенно бросалось в глаза, ел мало, пил много крепкого кофе, часто курил любимый «Беломор» и постоянно поглаживал свои усы, которыми очень гордился, потому что буйной шевелюрой на голове похвастаться не мог. Сейчас, как заметил Володя, Семёнов похудел ещё больше, стал сутулиться, на голове появилась плешь, только усы оставались такими же густыми, хотя и наполовину седыми, наполовину пожелтевшими от постоянного курения. Стали с удовольствием вспоминать лагерную жизнь, всякие забавные, памятные случаи, причём рассказывали много того, чего раньше друг другу поведать не могли. Получалось, обоим в колонии жилось лучше, чем сейчас. Когда находились там, один мечтал о счастливой судьбе на свободе, другой — о такой же на пенсии. Когда случались трудные моменты, всегда согревала надежда на прекрасную, спокойную и комфортную жизнь на воле или на заслуженном отдыхе. А теперь надежды на лучшее нет.
Улеглись далеко за полночь. Утром Владимир Иванович умылся и, пока Серов спал, пошёл в магазин купить еды и чего-нибудь для того, чтобы похмелиться. На обратном пути встретил бывшего коллегу, разговорились. Сослуживец стал рассказывать о сегодняшней обстановке в колонии, с которой не терял связь, даже выйдя на пенсию. Поведал и о последней новости, что ищут Серова по подозрению в убийстве, а ведь тот был у Семёнова в отряде завхозом. Владимир Иванович сменил тему разговора, поговорили о личной жизни, о болячках, которые появились у них внезапно и о которых они раньше и не подозревали. Попрощавшись, Семёнов заторопился домой.
Войдя в комнату, положил пакет с продуктами на стол, разбудил Серова и стал готовить холостяцкий завтрак. Володя проснулся с трудом и поспешил с полотенцем на плече к общему для всей секции умывальнику. Когда вернулся в комнату, Семёнов уже сидел за столом. Выпили по стопочке, приступили к закуске.
— Что же ты вчера полночи плакался на свою горькую участь, а сам, оказывается, в первый же день на воле убил человека и теперь скрываешься от полиции, да ещё и меня впряг в свои мутные дела, — хрустя корнишоном, спокойно проговорил Иваныч.
Серов молчал, продолжая жевать бутерброд и в напряжении ожидая продолжения.
— Дальше что собираешься делать? – спросил Семёнов, молчание собеседника по лагерным законам означало согласие с обвинением. – Всю жизнь будешь от полиции бегать?
— Не знаю я, Иваныч. Ты уж прости меня, если сможешь.
— С первого дня службы слышал, что нельзя верить зэку, куда его не целуй, везде будет задница. Видимо, на пенсии расслабился, повёлся, как последний фраер. Звони сейчас в полицию, договаривайся по поводу явки с повинной.
— Иваныч, во-первых, я не уверен, что убийство на самом деле на мне. Пьяный был, не помню, — стал оправдываться Серов. – Во-вторых, откуда мне было знать, что я в розыске?
— Так и скажешь, что узнал от меня и явился добровольно для дачи показаний.
— Да кто же мне поверит, с моей-то биографией?
— Звони, не то я сам тебя скручу и сдам в полицию!
— Хорошо, сейчас возьму телефон, я его, кажется, под подушкой оставил.
Серов тяжело поднялся из-за стола, молча обошёл Семёнова, осторожно подобрал с пола пустую бутылку и со всего размаха опустил её на голову Иваныча. Бутылка разбилась вдребезги, старый начальник отряда уронил голову на стол. Стоя над ним со сжатой в руке «розочкой», бывший зэк проговорил:
— Прости, Иваныч, но в тюрьму я больше не сяду.
Выйдя из общежития, Серов направился к остановке общественного транспорта. Из кармана джинсов раздалась мелодия «Владимирского централа», Володя достал телефон и увидел, обрадовавшись, что звонит Репа, до которого не мог дозвониться вчера. Разговор был недолгим, Репа согласился принять бывшего семейника, назвал адрес и схему проезда.
Добравшись на двух маршрутках до Автогородка, Вова нашёл нужный дом, подъезд, поднялся на третий этаж и позвонил в квартиру. Дверь открылась тут же. Как-то криво улыбнувшись, Репа широким жестом пригласил войти. Серов сделал буквально три шага и, не успев ничего понять, через пару секунд оказался сбитым с ног и лежащим на полу со скрученными за спиной руками.
Оперативники были очень довольны. Дело сделано! Накануне они побывали в колонии и узнали от коллег адреса всех бывших сидельцев, с которыми Серов близко общался. Одним из них оказался Сергей Репин, он же Репа, который сразу заявил сотрудникам полиции, что ни с кем из лагерных друзей не общается и на звонок Серого, т.е. Серова, даже не ответил. После очень убедительной просьбы оперативников Репин согласился на сотрудничество и набрал номер Володи.
На первом допросе Серов был поначалу немногословен и вину в убийстве отрицал. Да, с Уразбаевым знаком. Да, пили. Да, подрались. Но не убивал.
Следователь Алексей Петров, несмотря на молодость и небольшой стаж, успел прослыть в своём коллективе и среди оперов весьма дотошным малым. Он был среднего роста, со слегка пухленьким мягким телом, полным отсутствием усов и бороды, да и они были бы явно не к месту на его красивом лице с нежной кожей и мальчишеским румянцем на щеках. Всегда аккуратно пострижен, с чётким пробором тёмно-русых волос, в безукоризненно выглаженных рубашке и костюме, с негромким и вежливым голосом. Довершали портрет красивые очки в золотистой оправе. Ни дать, ни взять – профессорский сынок. На самом деле, действительно, отец у него был профессором, доктором медицинских наук. Мама – преподавателем консерватории. Как мог их сын выбрать юридический институт и поступить на службу в Следственный комитет, было совершенно непонятно.
Допрос длился три с лишним часа. Петров пытался разговорить Серова, расспрашивал о дружбе с Маратом, каким он был и чем занимался, о взаимоотношениях Володи с мамой, судьбе отца и родного брата, как учился в школе, чем занимался в свободное время, какие порядки существуют в посёлке, среди браконьеров, и у заключённых в колонии. Казалось, Алексею была очень интересна личность Серова, его характер, судьба, как же живут люди в мире, далёком от консерваторий и академий наук. Постепенно Вова стал рассказывать о себе всё больше и больше. В конце концов, он даже всплакнул и поведал, что не помнит, чем закончился конфликт с Уразбаевым. И неожиданно закончил исповедь признанием в убийстве своего бывшего начальника отряда, который отнёсся к нему так по-человечески. Такого результата допроса молодой следователь уж никак не ожидал.
Оперативники взвыли. За два дня они с ног сбились, опросили больше половины жителей Стрелецкого, привели к следователю с десяток более-менее ценных свидетелей, которые видели Серова с Уразбаевым вместе, поймали вероятного убийцу, наконец! Вот он, зверюга! Подшивай материалы в дело и радуйся! Чего ещё нужно этому маменькиному сынку? Нет, теперь нужно ехать на адрес, проверять факт очередного убийства. Так и этого мало! Выявляй круг браконьеров в посёлке, опрашивай их, потом некоторых свидетелей по второму разу, так как к ним появились новые вопросы.
А Серова уже ждал «Белый Лебедь», следственный изолятор № 1 г. Астрахани. Дежурный судья быстро оформил арест на 10 суток до предъявления официального обвинения, и Серый прибыл на новое свидание с мрачным тюремным замком с двухсотлетней историей.
В камере у Володи появилось время обдумать всё, как следует. Всю свою горькую, несчастную жизнь. Никто его не понимал, только вот старый начальник отряда и этот молодой следователь. Никто его не жалел, кроме родной мамы, которую он называл в лучшем случае словом «мать» с постоянным оттенком раздражения и с которой ему было почему-то неинтересно общаться. А теперь у него на горизонте пожизненный срок, как рецидивисту за двойное убийство. Если повезёт, то лет двадцать с гаком. Так он размышлял. Потом вдруг стал неумело молиться. Боже, помоги! Больше никогда не прикоснусь к спиртным напиткам, ни за что не буду драться, курить брошу! В церковь буду ходить каждый день! Найду себе хоть какую-нибудь работу, прекращу общение с друзьями, которые оказались и не друзьями вовсе, уеду из Стрелецкого в Астрахань, а лучше в другой город, куда-нибудь подальше. Начну новую жизнь, Боже, я тебе обещаю! Поклянусь, чем хочешь! Только помоги, дай мне возможность начать жизнь с чистого листа. Милый мой, дорогой, любимый, сотвори Чудо!
И Чудо произошло! Следствие установило, что местные браконьеры давно точили зуб на Уразбаева, предупреждали его. Но он после пьянки и драки с Серовым собрал свой ловецкий инвентарь, сел в лодку, выбрал чужие снасти с богатым уловом и вернулся к родному берегу. А там его уже караулили братья Солнцевы. После недолгого разговора Мишка с Пашкой сначала сильно избили Марата, а потом отрезали ему голову. Хотели утопить тело в Волге, но стало быстро рассветать, и вдалеке появились другие рыбаки. Братья всё бросили и убежали домой. Но незамеченными не остались. Свидетели указали на них, к тому же в лодке Уразбаева остались снасти Солнцевых. Под тяжестью неопровержимых улик Михаил и Павел дали признательные показания.
А Семёнов очнулся после бегства Серова, умылся, с помощью соседки кое-как обработал рану и сел допивать водку. К появлению оперативников он уже был изрядно навеселе, но твёрдо заявил, что пьёт второй день, предъявив в качестве доказательства гору пустых бутылок, потому ничего не помнит, а голову, наверное, разбил при падении, будучи в невменяемом состоянии.
